Екатерина II, Германия и немцы - Клаус Шарф

Несмотря на то что в новый план Палласа посвятили лишь в апреле, во второй половине мая Екатерина уже одобрила предложенный им набросок обращения, ставившего просвещенную публику в известность о проекте российской императрицы. Никто до сих пор, утверждалось в обращении, не занимался исследованием всех языков в их единстве. «Это обширное предприятие, которое наконец может привести к решению вопроса о существовании одного первобытного языка, было предоставлено нашему веку», поэтому Екатерина II нашла эту область достойной того, чтобы посвятить ей часы своего досуга[786]. Сотрудничеством в этом деле обязывались не только высшие чиновники реформированного в 1775 году местного управления, наместники и губернаторы Российской империи. Через дипломатических представителей Екатерина и Паллас направили этот Avis au Public[787] и каталог слов, для которых требовалось указать соответствия из других языков, известным европейским лингвистам и правительствам; так, для сбора сведений об индейских языках обращение отправили королю Испании, который поручил своему вице-королю в Рио-де-ла-Плата прислать ответ императрице, а через генерала Жозефа Поля де Лафайета обращение попало к Джорджу Вашингтону, президенту Соединенных Штатов, лично просившему о содействии одного землемера из Огайо и представителя по делам индейцев в конгрессе[788]. Когда же в конце 1786 – начале 1787 года вышел в свет том, содержавший первую часть сравнительного материала к 285 русским словам из 200 языков Евразии и Океании в кириллической транскрипции, Паллас, прибегнув к тому же жанру, что и в своем Avis au Public, не преминул сообщить научной общественности, что народы Российской империи говорят более чем на 60 из всех сравниваемых языков и из них большинство – прежде всего языки Кавказа и Сибири – «оставалось известно ученым только по имени»[789].

В первых двух частях Сравнительных словарей Паллас и его помощники представили примеры из языков Евразии и Океании в точном соответствии с выбором императрицы и в определенном ею виде – таблицей. Публикация большей части собранного материала создает видимость успешного окончания предприятия, причем успеха не только с точки зрения лингвистической науки, но и в том его значении, какое вкладывала в задуманное императрица. Существуют свидетельства, позволяющие утверждать, что публичная «увертюра» 1785–1786 годов выполнила свою задачу, пробудив интерес во всем мире и вновь снискав императрице уважение, одобрение и симпатию. Однако по сравнению с этим вступлением финал проекта получился куда менее величественным.

Издательский дом «Шноор» напечатал всего 500 экземпляров; большая часть этого тиража была раздарена, главным образом – в качестве благодарности заграничным дворам и научным учреждениям, и только книготорговец Иоганн Якоб Вейтбрехт получил разрешение на продажу отпущенных ему сорока экземпляров[790]. Несомненно, вторая война с Османской империей, начатая летом 1787 года, а затем и война со Швецией – с 1788 года – отодвинули екатерининское увлечение лингвистикой на второй план. К тому же, в отличие от войны 1768–1774 годов, новая фаза российской экспансионистской политики вызвала очень критическую реакцию в европейской публичной сфере. Такой сдвиг в настроениях уже нельзя было компенсировать с помощью привлекательного образа меценатки Просвещения.

Помимо этого, Екатерина столкнулась с тем, что в науке существуют свои, неподвластные ей правила. И если в наши дни лингвисты подходят к Сравнительным словарям не только с научным пиететом, но даже пытаются использовать для своей работы этот ни с чем не сравнимый по богатству материал[791], то резонанс, вызванный им в научном мире своего времени, был преимущественно скептическим. Прежде всего, критики недоумевали, по какому принципу императрица отобрала именно эти 285 «коренных слов». Ранее Гартвиг Людвиг Бакмейстер предупреждал о необходимости принимать во внимание грамматику при сравнении языков, и в этом же духе была выдержана самая важная с научно-исторической точки зрения рецензия кенигсбергского профессора Христиана Якоба Крауса, опубликованная в выходившей в Йене Allgemeine Literatur-Zeitung. Автор критиковал отсутствие комментариев к словарным таблицам и наивное допущение составителей, что во всех исследованных языках присутствуют конгруэнтные значения слов. Как следствие, он указывал на невнимание к строю языка и синонимам, к семантическим полям и жизненным мирам[792]. Другие филологи указывали, что сравнения, преследующие цели исторического познания, должны опираться в первую очередь на самые древние памятники того или иного языка[793]. Кроме того, молниеносные перемены в сравнительном языкознании повлекло за собой открытие в 1788 году значения санскрита для изучения индоевропейских языков. Если риск быть обойденными более новыми исследованиями существует всегда и в этом нельзя упрекать ни Екатерину, ни Палласа, то здесь его следствием был тот факт, что уже в 1790–1791 годах, на момент публикации Янковичем второго издания Словарей в алфавитном порядке, включавшего образцы из африканских и американских языков, сравнительный словарь уже действительно устарел[794].